Альманах Всемирного клуба петербуржцев №3. 1998 г.
Эта история‚ мемуарный очерк‚ если хотите‚ - интересна хотя бы тем что её участник Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Это давняя история‚ и начать её придётся с 1952 года‚ когда я‚ - весьма ординарный юноша‚ с несколько преувеличенным самомнением‚ быть может‚ потому‚ что умел немного играть "на фортепьянах" - закончил школу и поступил в Химико-Технологический институт.
Там произошло событие‚ серьёзно повлиявшее на всю мою жизнь. Я познакомился с Виталием Фоминым‚ тем самым Виталием Сергеевичем Фоминым‚ который впоследствии долгие годы - до самой своей неожиданной кончины в 1994 году - был художественным руководителем Большого зала Ленинградской (при Мравинском) и Санкт-Петербургской имени Д.Д.Шостаковича (при Темирканове) филармонии. Во времена же начала этой истории - старший меня на курс Виталий Фомин был студентом того же‚ что и я факультета органической химии и любимым всем институтом концертмейстером весьма заметного в городе институтского хора. Мы с ним сблизились‚ стали друзьями. За какие мои музыкальные заслуги выбор этого влюблённого в классическую музыку студента-химика пал на меня - ума не приложу. Мой тогдашний музыкальный вкус не выходил за рамки "попсы" того времени - танцевально-песенной эстрады. И впервые затащить меня в филармонию на симфонический концерт Виталию удалось лишь применив хитроумный "педагогический приём". Он пообещал мне показать (не предоставить возможность послушать‚ а именно показать) играющего на филармонической эстраде слепого пианиста. Я не поверил‚ пошёл и был посрамлён. Действительно‚ совершенно слепой человек - пианист Леонид Зюзин - сыграл первый концерт Ф.Листа для фортепиано с оркестром не только наизусть‚ что само по себе меня поразило‚ но и вообще не видя клавиатуры.
Очевидно‚ на меня произвела впечатление не только слепота виртуозно играющего Зюзина‚ но и музыка‚ которую он играл‚ потому что после этого концерта я стал завсегдатаем филармонии. У меня сохранились программки моих первых филармонических сезонов. Оказывается‚ в то время я бывал на концертах филармонии каждые 2-3 дня. Верится с трудом‚ но таковы цифры. Увлечённость моя симфонической музыкой росла очень быстро и вскоре во мне проснулась тяга к сочинительству музыки. Было ли это легкомысленным тщеславием или внутренней потребностью - не знаю. Во всяком случае‚ появились первые "опусы"‚ столь горячо поддержанные моими тогдашними околомузыкальными приятелями‚ что я совершенно потерял бдительность. А вдруг и вправду во мне зреет великий композитор‚ чем чёрт не шутит? Чёрт‚ однако‚ шутил именно этим... Что выяснилось не сразу.
Возникшее во мне убеждение в необходимости заниматься музыкой‚ сочинительством привело меня в Семинар самодеятельных композиторов‚ работавшем тогда при ленинградском Доме Композиторов. Перед самым прослушиванием для приёма в Семинар в фойе Дома я встретил композитора Бориса Лазоревича Клюзнера‚ человека много старше меня‚ весьма необычного и глубокого. В его маленькой квартире на Фонтанке иногда сходилась для разговоров о музыке‚ (в первую очередь‚ о музыке ХХ века) вся наша филармоническая компания - В. Фомин‚ И. Райскин (студент-геолог‚ ныне музыковед‚ выпускающий филармоническую газету "Pro Musiсa")‚ А.Корбут‚ В.Гуревич‚ (студенты математического факультета ЛГУ)‚ А.Дегин (студент матмеха‚ ныне и математик, и балетный критик).
"Вы идёте поступать в Семинар‚ Юра? -спросил меня Клюзнер‚- Там преподаёт Галина Ивановна Уствольская.. Советую вам поступить именно к ней." "Почему именно к ней?". "Потом разберётесь‚ почему". И вот‚ я - перед синклитом педагогов Семинара (среди них женщина‚ очевидно‚ Уствольская). Меня прослушали‚ стали похваливать (женщина молчала)‚ спросили у кого бы я хотел заниматься. Я ответил: "У Уствольской". На что один из педагогов (женщина молчала) отреагировал загадочной репликой: "Я так и знал". Смысл этой фразы‚ как и совета Клюзнера‚ я тогда разгадать не мог. В моих глазах Уствольская была более скромным музыкантом‚ чем многие патронировавшие меня ленинградские композиторы. Несколько лет спустя‚ когда я услышал "Октет" Уствольской‚ поразивший меня своей почти шаманской действенностью‚ я стал понимать‚ с личностью какого масштаба свела меня судьба. (Увы‚ до сих пор имя и музыка Галины Уствольской - музыка, по мнению многих гениальная - ещё не вошли у нас в сознание широкой культурной публики‚ между тем за рубежом не раз проводились фестивали её музыки.)
В Семинаре я прозанимался у Уствольской около двух лет‚ сделал какие-то успехи. Хотя‚ как я сейчас понимаю‚ мои способности к сочинительству‚ если они и были‚ выглядели какими-то странными‚ неполноценными. Музыка не рождалась во мне. Я набредал на неё за роялем. Играло‚ конечно‚ роль и полное отсутствие навыков сольфеджио. И для их приобретения возраст мой (24 года) был‚ как выяснилось‚ уже слишком "преклонным".
Время шло. Я окончил институт и‚ проработав год на Охтинском химическом комбинате‚ - кстати‚ сменив там в должности старшего мастера‚ ушедшего в консерваторию Виталия Фомина‚ - отважился поступать в Училище при консерватории на композиторское отделение. Чёрт‚ однако‚ продолжал шутить.
Советские законы того времени были‚ оказывается‚ полны неожиданностей. Они‚ к примеру‚ гласили: гражданин‚ окончивший высшее учебное заведение‚ не может поступать в среднее. То есть‚ окончив химический вуз‚ я в консерваторию поступать право имел‚ а в училище при консерватории - нет. "Чтобы быть допущенным к вступительным экзаменам - строго уведомил меня училищный клерк - вам надлежит получить специальное разрешение Министерства Культуры РСФСР.
"Надлежит получить"… Однако. Каким же это образом? Выручила меня директор Малого зала Филармонии Елена Владимировна Шнеерсон - с её дочерью мы были сокурсниками. Елена Владимировна пригласила меня к себе‚ послушала мои сочинения и сказала. " Пожалуй‚ я знаю‚ кто может выхлопотать вам разрешение. Дайте мне неделю. Я вам сообщу…" Вскоре я получил от неё коротенькую открытку. "Милый Юра! Разговаривала с Дм. Дм. он предлагает четвёртого или пятого августа позвонить ему по тел. А 575-05. В один из этих дней он с Вами встретится‚ послушает и тогда сможет написать. Четвёртого или пятого августа Дм. Дм. уезжает в Москву‚ вот почему эти дни ему удобны. Желаю Вам успеха."
"Дм. Дм." - это Дмитрий Дмитриевич Шостакович‚ человек‚ музыка которого уже несколько лет оказывала на меня огромное воздействие. Он был для меня не просто любимым композитором. Его музыка в сочетании с его судьбой самым решительным образом повлияла на моё миросозерцание. И вот каким образом.
Летом 1953 года (к тому времени я уже "отслушал" Зюзина и по два-три раза в неделю "отпосещал" филармонические концерты) в ленинградских магазинах появилась фантастическая новинка: "долгоиграющий" проигрыватель. Запись симфонии обычной величины умещалась - да не может этого быть!! - на одной пластинке. И это после того‚ как обойдённые прогрессом любители симфонической музыки вынуждены были слушать‚ скажем‚ пятую Бетховена‚ записанную на пяти пластинках‚ прерывая её музыку для переворота или смены пластинки девять раз - каждые три-четыре минуты... Первыми долгоиграющими пластинками‚ оказавшимися в продаже‚ были: Третья симфония Рахманинова. Пятая симфония Глазунова и Первая - Шостаковича. Я‚ разумеется купил их все‚ но начать решил с Шостаковича. До этого я не слышал ни такта современной музыки.
Прослушав симфонию в первый раз‚ я был в полном недоумении. Мне показалось‚ что вся эта музыка - какое-то нарочитое уродство‚ упражнение ума‚ осознанное издевательство над ушами слушателя. (Такими уж были наши уши‚ воспитанные партией и правительством в лучших традициях многолетней борьбы с "формализмом".) Второй раз я прослушал эту музыку в тот же день‚ вместе с Виталием Фоминым‚ ешё не обладавшим волшебным проигрывателем и примчавшимся ко мне прослушать диковинную симфонию. Его восприятие этой симфонии было примерно таким же. Но моё‚.. уже - нет. При втором прослушивании что-то меня глубоко затронуло в ней… Потом я слушал эту симфонию в третий раз‚.. в пятый‚.. в восьмой… А потом‚ этим же летом… на книжном развале Литейного мне попалась на глаза невзрачная‚ пухлая брошюрка 1948 года с текстом постановления ЦК ВКП(б) об опере "Великая дружба" и стенограммой "совещания деятелей советской музыки в ЦК ВКП(б)". То‚ что я там прочитал‚ (в т.ч. мстительно-угодливую брань по отношению к музыке Шостаковича со стороны своих же собратьев-композиторов) привело меня к твёрдому убеждению: культурная политика нашей партии и государства - преступное мракобесие. Таким образом Шостакович - персонально он - оказался в каком-то смысле моим "учителем жизни"‚ глубоко на меня влиявшим. (Я даже своего сына появившегося на свет в конце моей институтской жизни‚ назвал в честь Шостаковича. Стало быть‚ и мой литературный псевдоним‚ взятый по имени сына много позже - тоже как-то связан с Шостаковичем.)
И вот‚ с этим человеком мне предстояло встретиться. Отправились мы на эту встречу втроём: Виталий Фомин‚ чтобы сыграть мой фортепианный опус‚ Виль Окунь - молодой‚ яркий бас-баритон‚ - чтобы спеть мой вокальный цикл и я. С волнением поднимаемся по лестнице дома на Невском‚ звоним в квартиру. Шостакович открывает нам дверь‚ скромнейшим образом‚ с какой-то даже застенчивостью здоровается с нами‚ просит мои ноты. Садится вполоборота к роялю‚ листая ноты‚ слушает. Потом‚ когда всё сыграно‚ говорит: "Да‚ знаете‚ вам стоит учится. Постараюсь помочь. Но‚ Юрий Георгиевич‚ вам‚ знаете‚ придётся (этот оборот меня поразил) …вам придётся приехать в Москву. Один я могу с ними не справится…" В этом обороте в первую очередь казалось удивительным даже не непостижимое "один я могу с ними не справится"‚ а особая застенчиво-извинительная интонация. Шостакович словно бы извиняется передо мной за те неудобства‚ которые его помощь мне причинит. И в дальнейшем‚ в каждом из моих коротких диалогов с Шостаковичем присутствовала эта удивительная интонация.
Через неделю я приезжаю в Москву‚ по вокзальному автомату звоню секретарю Шостаковича Зинаиде Абрамовой Гаямовой - так мы договорились в Ленинграде - и‚ представившись‚ слышу в ответ: "Это тот инженер‚ который показывал свои сочинения в Ленинграде? Дмитрий Дмитриевич уже звонил‚ спрашивал‚ не приехали ли вы?…" Так. "Уже звонил" …Я не знаю‚ чем можно объяснить эту непостижимую внимательность. На часах было около девяти утра.
Приезжаю к Гаямовой. Обаятельная‚ типично московская женщина лет сорока пяти. Поит меня чаем. Через минут сорок - телефонный звонок.. Звонит Дмитрий Дмитриевич‚ Спрашивает‚ как я доехал‚ говорит‚ что мы с ним должны пойти в Министерство культуры‚ "но вам придётся…" Опять "мне придётся". Что же это за столь обременительное неудобство‚ которое мне придётся выдержать на этот раз? "…вам придётся подождать до трёх часов‚ раньше я‚ знаете‚ не смогу". Придя в себя‚ я соглашаюсь.
В Министерстве мы встретились с Дмитрием Дмитриевичем возле какого-то нужного кабинета. (Помню‚ что пришёл он с палочкой‚ прихрамывая.) "Юрий Георгиевич‚ посидите здесь. Если возникнут какие-нибудь затруднения‚ я вас позову". Помощи моей почему-то не потребовалось. Минут через семь Шостакович вышел из кабинета и протянул мне драгоценную бумажку. "Вот‚ пожалуйста. Надеюсь‚ здесь всё‚ что нужно. Поступайте‚ желаю успеха. Только‚ знаете‚ когда будет всё ясно‚ вы как-нибудь известите…"
С министерским разрешением к экзаменам меня допустили. И все они происходили в один день. Помню их результаты. Специальность (сочинение) и викторина (знание на слух музыкальной литературы) - пять. Теория музыки - четыре. Фортепиано… - здесь я позволю себе быть чуть поподробнее. Требования этого экзамена включали и "читку с листа"‚ т.е. требовалось сыграть на рояле совершенно незнакомый нотный текст. С этим самым "с листа" у меня были чертовские сложности. Прочитать с листа‚ и то‚ ошибаясь‚ я мог разве что-нибудь песенно-одноголосное и‚ желательно‚ в до-мажоре. На экзамене же произошло вот что. Прослушав подготовленную мной фортепианную пьесу Прокофьева‚ мой экзаменатор‚ - этот "нехороший человек" - берёт мною же принесённый сборник пьес Прокофьева‚ по которому я играл‚ наугад раскрывает страницу и приказывает‚ - "Играйте." …Заставлять несчастного инженера‚ не способного без подготовки сыграть по нотам и простенькую песенку‚ играть с листа Прокофьева? Это уж слишком…
Чёрт‚ однако‚ решил‚ что его шутку‚ уже так далеко зашедшую‚ заканчивать рановато. Ноты прокофьевского сборника раскрылись на довольно сложной пьесе "Наваждение"‚ которую я в своё время… долго учил и знал наизусть. (Поэтому ноты именно там и раскрылись.) Я с усердием принялся за "читку с листа"‚ стараясь для правдоподобия вовремя ошибаться. Что‚ интересно‚ думала в этот момент безмолвно сидевшая среди педагогов Уствольская‚ прекрасно знавшая мои убогие возможности. Ведь то что происходило со мной за роялем происходить решительно не могло. Через десяток тактов "Наваждения" её наваждение закончилось - меня прервали и поставили тройку. В конце концов мне было объявлено‚ что я принят‚ с условной тройкой по сольфеджио в надежде на результаты в дальнейшем. (Надежда эта - увы - ни в малой степени не оправдалась.)
Итак‚ я был принят и зачислен в класс Владлена Павловича Чистякова. Уствольская меня к себе не взяла. Я разумеется‚ очень огорчился‚ но в какой-то мере был к этому готов. Занимаясь у Галины Ивановны и глубоко её уважая‚ я тем не менее‚ не замечал в её отношении ко мне - в целом‚ ровном‚ благожелательном - какой-то как мне казалось естественной для отношений педагога к ученику душевности‚ симпатии. Возможно‚ причиной тому был мой несколько "шумно-театральный" характер‚ подчас раздражавший Галину Ивановну. К тому же за два-три месяца до моего поступления в училище произошёл весьма неприятный для меня эпизод. Это случилось на ежегодном отчётном концерте Семинара‚ где в первом отделении исполнялось и моё сочинение. Некоторые‚ обещавшие прийти послушать меня музыканты - члены Союза композиторов - опоздали‚ пришли к антракту. Помню среди них В.Фрумкина, В.Салманова… По предложению одного из них в другой комнате Дома композиторов мой номер был исполнен ещё раз‚ для опоздавших. На мою беду звуки этого повторного исполнения были слышны в зале‚ где продолжался семинарский концерт. Разумеется это было расценено как моя величайшая нескромность и бестактность. Отношения с Семинаром резко испортились. С Уствольской - тоже. И думать‚ что она после этого и дальше захочет оставаться моим педагогом?.. Я не слишком надеялся на это. Но так или иначе‚ я поступил и не мог не известить об этом Шостаковича. Ему я писать постеснялся‚ написал Гаямовой. Сообщил‚ что принят‚ кратко описал всё‚ что произошло‚ просил передать самую горячую благодарность Дмитрию Дмитриевичу…
Через пять-шесть дней ко мне домой приходит почтовая открытка. Немыслимый почерк не сразу позволяет мне разобрать хотя бы одно слово. Когда же мне это удаётся‚ я - совершенно ошарашенный - понимаю‚ что открытка эта от Шостаковича. Вот её текст.
"4.1Х. 1958. Москва.
Глубокоуважаемый Юрий Георгиевич!
З.А.Гаямова сообщила мне‚ что Вас приняли на 1-й курс. Это очень приятно. С другой стороны досадно‚ что Вы не попали в класс Г.И.Уствольской. Я написал ей о Вас письмо‚ в котором очень прошу её взять Вас к себе. Со своей стороны Вы также похлопочите об этом. Мне кажется‚ что Вам было бы очень полезно позаниматься у неё. Она исключительно одарённый композитор‚ музыкант с большой культурой‚ с большим кругозором. Вам необходимо заниматься под её руководством.
С приветом‚ Шостакович."
"Я написал ей о вас письмо…" Попробуйте‚ представить себе‚ как Шостакович откладывает в сторону партитурный лист очередной симфонии и пишет о вас письмо‚.. и вам станет не по себе. И ещё одна удивительная фраза этой открытки: "Со своей стороны Вы также похлопочите об этом." В ней слышится всё та же‚ присущая только Шостаковичу интонация: "…я написал письмо‚ и теперь‚ знаете‚.. уж не обессудьте..:‚ вам придётся похлопотать самому". Похлопотать самому мне не пришлось. Через день я узнал‚ что решения своего Галина Ивановна не изменила.
Финал этой истории таков. Стараясь работать на своём химкомбинате в ночные смены‚ чтобы днём вместе со своим курсом (мальчиками и девочками‚ только что окончившими музыкальную школу) посещать занятия в училище‚ - я‚ химик-переросток прозанимался в у Чистякова год. С Уствольской мы раскланивались‚ встречаясь в училищных коридорах. Настаёт время курсовых экзаменов по специальности. Из консерватории прибывают "высокие гости" во главе с заведующим консерваторской кафедры композиции профессором В.В.Волошиным. Начинается экзамен. Меня приглашают первым. Я блестяще (так мне кажется) играю свою блистательную фортепианную пьесу‚ Виль Окунь блестяще исполняет мои блистательные романсы. Мне говорят "спасибо". Дальше просушиваются мои сокурсники. Затем - все мы толпимся в коридоре - за закрытой дверью идёт обсуждение. Проходит около часа. Затем происходит следующее. Закрытая дверь тихо приотворяется‚ появляется Галина Ивановна и - мы год с ней не разговаривали - направляется ко мне. "Юрий Георгиевич‚ можно вас?" Мы отходим в сторону. "Ваша музыка очень не понравилась. Волошин считает‚ что у Вас нет способностей. Я не согласна. И вот‚ что хочу у вас спросить: вам очень важно остаться в училище? Если так‚ я буду настаивать‚ чтобы вам поставили хотя бы тройку". Я - полностью обескураженный - отвечаю что-то невнятно-утвердительное. "Ну‚ хорошо. Тогда я буду за вас бороться". И возвращается обратно в класс. Поразительная женщина.
Мне поставили тройку‚ после чего Чёрт‚ очевидно‚ решил‚ что шутка его себя исчерпала. И - надо отдать ему должное - её завершение по своей простоте и своевременности было чертовски удачным. Примерно через неделю мне позвонил Чистяков и сообщил‚ что только что состоявшийся педсовет решил отчислить меня из училища "по педагогическим соображениям". Было сочтено‚ что я дурно влияю на вкусы своих юных сокурсников.
Больше я к сочинению музыки не возвращался. Правильно ли я поступил - судить не берусь. Сейчас‚ во всяком случае‚ вся эта часть моей "дотеатральной" жизни представляется мне какой-то яркой‚ насыщенной событиями‚ но излишне прямолинейной пьесой. И‚ вспоминая о своём "музыкантском прошлом"‚ с горечью я думаю лишь об одном: я не оправдал усилий Шостаковича‚ которые он с такой необъяснимой внимательностью на меня потратил.
Через много лет‚ когда мои либретто стали приобретать некоторую известность‚ мы ещё раз встретились с Шостаковичем. Это произошло в Министерстве Культуры СССР на каком-то совещании или прослушивании‚ где я тоже выступал. В перерыве все вышли покурить‚ и мы с Шостаковичем оказались рядом. Он не узнавал меня (может быть потому‚ что у меня появилась борода). Не помню‚ как завязался наш разговор. Очевидно‚ в связи с моим выступлением‚ он сказал мне‚ что слышал о моих либреттных работах. Поколебавшись‚ я решил напомнить ему о нашей давней встрече. "Так вы - тот инженер из Ленинграда?" "Да. Не оправдавший ваших надежд." "Жаль. Жаль‚ конечно. Я вспоминаю… Но‚ знаете‚ либреттисты‚.. это ведь вымирающая профессия.. Может быть‚ как раз ваши успехи как-то‚ знаете‚ связаны с тем‚ что вам знакомы азы композиторства…" Тут у него кончилась его папироса‚ у меня - моя сигарета‚ и мы вернулись в зал.
Об этом разговоре я вспоминаю с каким-то облегчением‚ словно бы сам Шостакович снял с меня часть моей вины перед ним.
Санкт-Петербург
Январь 1998 г.
* Сокращённая версия очерка под названием "Музыкальная история" опубликована в сборнике статей "Д.Д. Шостакович. К 90-летию со дня рождения". Изд. "Композитор". СПб. 1996 г.
назад
наверх
первая страница